Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа
– Это же знак.., – прошептала Жанна. – Господь снова шлёт своё благословение! Меч Мартелла-освободителя! Помнишь? Падре Мигель нам о нём рассказывал?!
– Нет, – буркнула Клод, отворачиваясь.
Но Жанна, охваченная новыми мыслями, ничего уже не замечала!
– Воистину, Клод, тобой движет десница Божия! Мы должны снова достать этот меч! Я приеду к дофину с доказательством своей миссии – с мечом освободителем!..
Но Клод внезапно схватила её за руку.
– Ты не должна ехать к нему с оружием в руках! Может быть, всё ещё обойдется… Может, хватит и одного твоего присутствия… Но, конечно, если дофин пожелает, чтобы ты вышла на поле боя, тогда – да… Тогда ты можешь послать сюда кого-нибудь, чтобы меч снова достали, но только не теперь… Поверь мне, Жанна! Сейчас ты не должна!
Она смотрела так горько, и была словно напугана отказом, ещё не прозвучавшим. Хотелось ей возразить – сказать, что меч-символ не обязательно должен стать оружием. Но Жанна спорить не стала. Более того, хоть и с сожалением, отказалась, всё же, от своей затеи, решив, что прислать за мечом, действительно, можно и потом, а главное – явленный знак – уже свершилось, и никто этого не отнимет.
А потом решила написать письмо…
Рано утром один из лучников, приехавших с Рене, забрал обёрнутое грубоватым шнурком и запечатанное монастырской печатью послание, чтобы пуститься с ним в путь немедленно, опережая отряд, значительно выросший за счёт солдат молодого герцога. И Жанна, которая считала, что письмо, составленное ей, убедительнее быть уже не может, чуть позже пустилась в путь с твёрдым убеждением – в Шиноне, прямо у въездных ворот, её обязательно будут дожидаться люди, посланные дофином!
Увы… Хоть и говорят, что в мечту надо верить, но вера эта не всегда оправдывается. Или оправдывается не так, как виделось в мечтах.
В толпе, собравшейся вокруг приехавшей Жанны, не было ни одного представителя от двора дофина, как не было вообще никаких представителей власти. Но девушка только упрямо тряхнула головой, отгоняя лёгкие надежды. Не так – значит, получится как-нибудь по-другому. Поэтому, на постоялом дворе, сразу пройдя в свою комнату, она села на стул, готовая ждать столько, сколько понадобится…
Шинонский замок
(днями ранее)– Ах, какая неосторожная, какая торопливая девочка!
Мадам Иоланда отодвинула в сторону письмо, написанное Жанной, и взяла чистый лист.
Старательно копируя чужие буквы, начала выводить первые строки нового письма. «Любезному Господину моему, дофину Франции…»
Она знала, что делает.
Тому лучнику, что привёз послание Девы, Рене строго-настрого велел передать его только в руки герцогини Анжуйской и никому более. И теперь мадам Иоланда готова была благословлять эту сыновнюю предосторожность! Жанна слишком уж откровенно написала о Клод, про которую здесь, при дворе, никому пока не следовало знать! Особенно теперь, когда от одних только разговоров про Деву споры в королевском совете едва не переходили в рукопашную!
«Потом…, всё потом…», – твердила себе герцогиня, сидя на специально созванном по этому вопросу совещании и, раздражённо слушая, как наученные Ла Тремуем королевские советники, с пеной у рта, доказывали недопустимость аудиенции для «какой-то крестьянки»! Она знала, что последнее слово скажет сама. И знала, что к этому слову Шарль прислушается – уж и так косит в её сторону, то вопросительно, то с досадой – почему, дескать, матушка молчит? Но она не встанет со своим словом до тех пор, пока противная сторона не вывалит все аргументы до последнего. А вот потом, по пунктам, её светлость опровергнет их доводы и выдвинет свои… Что, что, а уж убеждать мадам Иоланда умела. И, если давала себе такой труд, то исключительно по поводу тех вопросов, о которых знала всё досконально.
Раненный в «селедочной битве» Бастард слал ей донесения так же часто, как и дофину, с той лишь разницей, что дофину шли сухие отчёты, а герцогиня получала то, что можно было бы назвать криком души. Так что на руках у неё были не только факты и цифры, но и сведения о настроениях в Орлеане, полученные из первых рук…
Из-за возросших расходов на военные нужды возросла и талья12, что не замедлило сказаться на состоянии горожан, и без того достаточно угнетённых. А расходы всё росли. На покупку стрел для арбалетов, на покупку бомбард, на усиление дозоров и на содержание лазутчиков и лазутчиц, отслеживающих передвижения войск противника. Если же добавить сюда непомерные цены, которые заламывали крестьяне, пробирающиеся в осажденный город со скудным провиантом, то сумма становилась просто невероятной!
Разумеется, в городе стало зреть недовольство. И, разумеется, недовольство это, как гнойный нарыв, должно было где-то прорваться.
О том, где и как прорвалось, известие пришло совсем недавно, и мадам Иоланда подозревала, что без содействия Ла Тремуя тут не обошлось. Но осторожная, как всегда, она не стала поднимать скандала сразу – выждала время. И вот теперь, как раз накануне приезда Девы, эта её сдержанность должна была принести желаемые плоды и стать большой неожиданностью для господ, уже списавших её со счёта…
Герцогиня обвела глазами собравшихся.
До чего же мерзким стал двор Шарля без неё! Даже здесь, на королевском совете, главенствующие приоритеты выпирали во всей своей неприглядности.
Прямо возле дофина сидел внимательный, как голодный шакал Ла Тремуй. Рядом пристроился услужливый де Герсон, который, после неудачи на Констанцском соборе, где он тщетно требовал возмездия за смерть Луи Орлеанского, сначала, как-то сник, а потом снова воспрял возле трона, только что хвостом не виляя перед Ла Тремуем. «Не сомневаюсь, этот ловкий пройдоха выставился перед Герсоном главным подстрекателем убийства герцога Бургундского, чем и заслужил такую преданность, – подумала мадам Иоланда. – И дурачок Герсон теперь готов каштаны из огня для него доставать, думая при этом, что служит благому делу…».
Возле де Герсона, задрав голову к выступающему перед собранием монаху Сегену, согласно кивал головой профессор теологии Гийом Эмери. Уж этого точно позвали за его прагматизм. При дворе уже не найдётся человека, который бы ни разу не слышал добротно обоснованных утверждений этого богослова о недопустимости обращений ко всякого рода сомнительным прорицателям. Они-де, в большинстве своём наущены дьяволом, поэтому каждого следует проверять с пристрастием и крайне жестко, так, чтобы ни малейшего сомнения в их чистоте не осталось. Все отлично знали, что Эмери открыто порицал пристрастия герцогини Анжуйской к «неформальной теологии» и отлично понимали, почему профессор был вызван на это совещание. Он и Сегену, только что вслух не поддакивал, лишь потому, что тот, почти слово в слово, повторял доводы самого Эмери, ловко подвязывая их к текущему моменту. По словам преподобного бенедектинца, принять Жанну означало, прежде всего, провести тщательную проверку подлинности её слов, а это, в свою очередь, отнимало время, которого и так уже не хватает.
– Люди в Орлеане на пределе! – потрясал сухим указательным пальцем монах. – Им наши надежды на это, якобы, чудо, непонятны так же, как умирающему непонятно желание близких купить ему новую кровать! Если кому-то при дворе угодно таким образом поднять дух осаждённым, для этого вполне достаточно и тех многочисленных провидцев, коих в Шиноне приветили уже в количестве большем, чем требуется! Но мне почему-то кажется, что в Орлеане ждут от нас чего-то другого, более существенного…
Глаза мадам Иоланды, блуждавшие по залу, тяжело и недобро остановились на Сегене.
«Кому-то при дворе…».
Намёк был столь прозрачен, что многие, почти машинально, повернули к ней головы, но тут же смущённо опустили глаза – кто знает, насколько мадам ещё в силе, а им, как Сегену, Ла Тремуй не покровительствует. И только сам царедворец еле заметно усмехнулся и посмотрел в глаза герцогине с открытым вызовом.
«Чёрт бы тебя побрал, вместе с твоими прикормышами!» – подумала она, с досадой переводя взгляд на возвышение, где сидел дофин.
Мадам Иоланда, когда пришла, нарочно не села туда же, хотя её место было возле Шарля. Но на его молчаливый приглашающий жест она даже не ответила, а прошла вдоль длинного стола, за которым уже сидели в полном составе и друзья, и враги, к самому дальнему его краю, где понуро пристроились господа де Виллар и дю Тийе.
Этих двоих Бастард прислал в Шинон, чтобы подробнее разузнать, что за Дева едет к дофину. Но сегодня они станут ещё и свидетелями обвинений, которые мадам Иоланда намерена выдвинуть, и их вид – эти впалые щеки и потухшие без надежды глаза – явятся необходимым, наглядным укором забывшемуся Шарлю.
